Акихиро Гаевский-Ханада: «Нас никто не спрашивал: просто взяли и выбросили»

Акихиро Гаевский-Ханада — экс-политзаключенный, активист анархического движения, также имеет двойное гражданство — Беларуси и Японии. Он был освобожден вместе с Сергеем Тихановским и еще 12 людьми 20 июня 2025 года. Осужденный на 16 лет колонии, Акихиро отбыл пять лет из них.

Ощущение странности

— Вы уже завели себе новый Инстаграм. И там на аватарку поставили свое фото за решеткой, сделанное во время судебного процесса над вами. Почему?

— Я в целом особо не любил фотографироваться раньше, и пока что тоже особо фотографий нету. Тем более, много людей, кто уже освободился, или родные людей, которые находятся в заключении, сразу хотят выйти на связь и найти [меня], и я подумал, что так будет проще понять, что это я.

— Вы уже сделали первый пост в Инстаграме, где есть ваше фото после освобождения. И его вы подписали цитатой из стихотворения Иосифа Бродского «Пятая годовщина»— оно было написано к пятилетию отъезда автора из России: «Теперь меня там нет, об этом думать странно». Что вы вкладываете в эти строки?

— Это стихотворение попалось, когда я находился в могилевской тюрьме. Где-то в журнале, мне кажется, я его прочитал. И вот ощущение странности — это именно то, что возникло, когда нас вывозили из Беларуси.

То есть было понимание, что да — вроде бы как ты освобождаешься, что тебя выпускают, но в то же время смотреть на беларуские пейзажи и вдруг оказаться на свободе, хотя там еще остается очень много людей, моих товарищей, и просто людей, с которыми я познакомился — какое-то странное ощущение, хотя нас никто не спрашивал: просто взяли выбросили непонятно на каких условиях.

Хотя я, вроде бы как, всегда считал себя космополитом, но тем не менее какое-то тоскливое ощущение, что неизвестно, когда ты вернешься обратно в Беларусь. И даже если ты захочешь это сделать — пока это невозможно. И вот ощущение странности у меня возникло — потому я эти строчки и вспомнил.

«За пять лет у меня никто про это не спрашивал»

— Вы понимали, что вас освобождают. А на каком этапе произошло?

— Конечно, никто ничего не говорил, не объяснял, что происходит. Вопросов никто не задавал. Но в пятницу вечером, 20 июня, когда я прибыл уже на СИЗО КГБ и попал в камеру, где находятся, кроме меня, много иностранцев, я для себя уже понимал, что, скорее всего, не просто так нас собрали, и если это иностранцы, то нас будут, наверное, выдавать.

Да и когда меня из могилевской тюрьмы перевозили в Минск, тоже был вопрос от сотрудников КГБ по поводу моего гражданства и паспорта: есть ли у меня подданство Японии, где находится паспорт.

И если бы это были какие-то следственные действия, новые уголовные дела или еще какие-то разговоры с КГБ, никто не спрашивал бы у меня про паспорт. За пять лет у меня никто про это не спрашивал. И для меня тоже это был маячок, что что-то будет такое нестандартное.

— Многие из освобожденных политзаключенных рассказывали, что вас вывозили с мешками на голове.

— Да, так и было. Пока меня везли в Минск — тоже в маске. Краем глаза я видел, просвечивалось — дорога, и так далее, я мог там посмотреть на Минск даже. Но обзор был закрыт. Как в фильмах, скажем так.

«Там было свободнее, чем в колонии»

— Незадолго до освобождения, 18 июня, вам исполнилось 25 лет. Можете вспомнить, что вы делали в тот день, как он выглядел? С какими мыслями вы его встретили?

— На тюремном режиме времени свободного достаточно. И сокамерники мои сделали праздник: вместе готовили чай, какао, какие-то сладости, насколько это возможно, хотя там все ограниченно и скудно. Все постарались.

Попили чай, сказали теплые поздравительные слова. Конечно, все в основном желают в таких обстоятельствах скорейшего освобождения, встречи с родными, сохранить здоровье.

Конечно, никто, наверное, не думал, что это произойдет так быстро. И я своим сокамерникам-ребятам сказал, что человек может ощущать себя радостным и счастливым, даже находясь в тяжелых внешних обстоятельствах, будь то заключение, как в нашем случае, но тем не менее он может извлекать какие-то позитивные моменты для себя и быть счастливым.

Для меня 18 июня, несмотря на то, что я был в тюрьме, прошло позитивно. Я это своим сокамерникам и сказал.

— Тюремный режим. Какие там условия?

— По закону у тебя один звонок в месяц 15 минут, одна бандероль в год два килограмма, одно краткосрочное свидание раз в год и магазин на одну базовую величину в месяц.

А по факту, так как я был внесен в список лиц, причастных терроризму, то счет у меня заблокирован, денег у меня не было, магазина у меня не было. Соответственно, выписать себе газету-журналы я тоже не мог.

Краткосрочные свидания тоже — буквально за несколько дней до дня рождения ко мне приехали родные. И меня сразу же в это же утро буквально за 20 минут свидания лишили. Родные приехали — по итогу ко мне никто не попал.

Но это не только у меня, а у всех. Политическому попасть на краткосрочное свидание, которое и так у тебя раз в год, практически нереально. Ну и в целом, одна базовая в месяц, даже если она есть — это мизер.

Питание там очень скудное. В постоянном холоде в основном — но зависит еще от расположения камер, от этажа. Но например сейчас, даже в июне, было прохладно. И даже в июне люди спали в термобелье.

И с медициной там большие проблемы. Людей не особо лечат. Медикаментов своих получить достаточно тяжело. Банально людям отвечают, что разрешение на витамины мы вам не подпишем, потому что из-за витаминов случается онкология. Это на тюремном режиме в Могилеве все знают. Но это все зависит от учреждения: насколько я слышал, в Гродно, Жодино иначе чуть-чуть.

Так же, как и колонии друг от друга отличаются, несмотря на законодательные рамки, все, конечно, очень по-разному, плюс еще все меняется со временем.

И за последнее время в Могилеве режим ухудшился. Стало сложнее. Очень там строгая, если не сказать, неадекватная цензура.

С перепиской постоянно были большие проблемы — понятно, что переписываешься с родными и близкими родственниками, и то далеко не всегда эти письма доходят: то рисунок не пропустят, то какое-то твое предложение посчитают за шифр, то фотографии не пропустят. Некоторым доходит нормально, но у меня с перепиской были большие проблемы.

Но, с другой стороны, могу сказать, что такой предвзятости, как в шкловской колонии к политическим, там особо нету, потому что все сидят в плохих условиях. Одинаково плохих. И уже особо лишать человека нечего. Поэтому ты там предоставлен себе.

У тебя есть практически целый день свободного времени. Ты волен читать, рисовать, писать письма, заниматься спортом, играть в настольные игры. В этом плане лично мне там было комфортнее, чем в колонии, где я был год, потому что у меня было свободное время.

Да, живешь бедно-скудно, но зато читаешь, общаешься спокойнее. Нету постоянной слежки, контроля общения — потому что ты же в камере находишься уже, что здесь его ограничивать? В какой то степени, как ни странно, там было свободнее, чем в колонии.

«Люди активные, люди с убеждениями и принципами — конечно, они представляют видимо какую-то угрозу»

— Вас судили вместе с координаторкой Волонтерской службы «Вясны» Марфой Рабковой. Какая она?

— Она очень светлый человек, который окружающее пространство наполняет светом. Добрая, отзывчивая, искренняя. И в то же время, несмотря на такие мягкие стороны, она с сильным стержнем. Среди политзаключенных, товарищей, с которыми я пересекался, конечно это один из самых сильных людей, потому что она и до 2020 года сколько сталкивалась с различными репрессиями, обысками, слежкой, задержаниями...

И также на нее в течение всего следствия больше всего на нее как раз оказывалось давление, потому что больше всего ОРМ [оперативно-разыскные мероприятия—Прим.] было собрано на нее в течение с 2017-2019 года. И поэтому на нее очень сильно давили, и еще она переживала личную трагедию в семье.

И конечно, ей приходилось тяжело. Но она всегда помогала всем, кому могла. Это было и на свободе, когда она занималась зоозащитой, так было и в тюрьме, и на суде — она была действительно человеком с чувством солидарности, с эмпатией.

— Ваше последнее слово, которое публиковалось на сайте «Вясны»: «Этот театральный и «кафкианский» процесс оставил лишь чувство глубокого разочарования. Он вышел настолько низкого качества, что были исключены даже зрители. Такое представление не годится даже для пуховичского дворца культуры». Почему именно пуховичский?

— Я ни в коем случае хотел задеть Пуховичи. Это не случайно. А просто потому, что прокурор по нашему делу, насколько мне стало известно, пока я был в заключении, сам родом из Пуховичей. И это просто был укол в его сторону.

— Вы теперь экс-политзаключенный. Как бы вы ответили на вопрос, за что режим вас посадил?

— С одной стороны, наше дело было просто показательной расправой над анархистами, и не важно, были ли 10 человек анархистами или нет (потому что некоторые люди таковыми себя даже не считали).

А почему лично меня — так как я уже задерживался в 2019 году и имел «дела» с ГУБОПИКом, и после всех этих задержаний постоянно была слежка и контроль. Я не стал с ними сотрудничать и в принципе никогда с ними не разговаривал и не давал никаких показаний и информацию на своих товарищей, хотя они этого хотели, плюс они ничего не могли получить из моих технических устройств, так как я следил за безопасностью. Все это, видимо, отразилось на том, что ты попадаешь на карандаш.

Плюс давняя нелюбовь к анархистам, которых сложно контролировать, которые продолжают уличную активность, несмотря на постоянные репрессии. Постоянно кто-то находился в заключении, но тем не менее что-то делалось: и на улице, и в сети, и публикации были, и солидарность постоянная — не только там в рамках Беларуси, а в соседних странах: в Украине, России.

И видимо это клеймо «радикала», клеймо несговорчивых людей сказалось на том, что нас задержали практически сразу после выборов. С их точки зрения люди активные, люди с убеждениями и принципами — конечно, они представляют видимо какую-то угрозу. Поэтому они сделали с их позиций то, что следовало бы сделать.

«Эмпатия — это ключевое чувство, которое делает людей людьми»

— Все же пять лет за решеткой вы провели — это большой срок. Каким вы вышли человеком, изменились ли вы?

— В целом основы, которые формируют человека, наверное, не поменялись. Но, конечно, пять этих лет были очень насыщенными и богатыми на различные встречи с людьми, с которыми я на свободе никогда бы не пересекся и никогда бы просто не смог так пообщаться тесно, понять их, услышать, поделиться чем-то своим и обогатиться самому, расширить кругозор.

И также литература — книги, для которых тяжело найти время обдумать, действительно пропустить через себя, притом в очень большом количестве — все это был важный опыт, который нигде больше не получишь.

И третий момент: как ни странно, но увидев систему изнутри, я немножко стал терпимее по отношению к тем, кто в ней работает. Я понял, что там все не делится на черное и белое, хотя мне казалось, что если ты работаешь на систему, то ты априори понимаешь и совершаешь какое-то злодеяние этим самым.

Но на самом деле оказалось, что там не все так однозначно, что там тоже люди, которые либо просто не знают или просто закрывают глаза, но по крайней мере не делают ничего активного, а иногда даже выражают какое-то сочувствие и иногда пытаются даже чем-то помочь.

Плюс даже со стороны сидящих осужденных много бывших сотрудников, у которых в какой-то момент проснулась совесть и они в порыве делали какие-то вещи, где они, если подумать рационально, рисковали, но тем не менее это делали. И я стал понимать, что не все так однозначно, даже с той стороны.

— У вас есть символическая крестная Клаудия Мюллер.

— Да, по-моему, это спустя несколько недель или месяцев после задержания было объявлено. Я про это знал и один раз я получил ее месседж, это уже, наверное, был либо конец 2022 года, либо начало 2023, потому что там упоминалась в том числе и война в Украине. Да, я знаю, но, конечно, особо пообщаться оттуда с евродепутатами невозможно.

— Поддержало ли вас это?

— То, что международная поддержка и внимание для Беларуси было — конечно, это важно.

— Почувствовали ли вы, что новые технологии развились, пока вы были в заключении? Например, искусственный интеллект.

— Я пока еще не успел пощупать. Мне уже все, конечно, про это пишут, сбрасывают видео, варианты ботов, которые можно скачать. Сам я работал в ИТ-сфере до задержания и технологии мне были интересны, и в заключении я старался что-то узнавать. Но, конечно, банально поисковой запрос — ты видишь, что ответ уже более такой емкий и структурированный. И потенциал сразу видишь, просто пока не успел попрактиковаться.

Конечно, все под большим впечатлением, кому технологии интересны, оттого, где это применяется и как. Не могу сказать, что я супер техно-оптимист — в этом есть, конечно, и большие угрозы. Потому что биг-дата может использоваться и во вред свободам и правам людей. Злоупотребляться как со стороны государства, так и со стороны корпораций.

Поэтому немножко ощущение, что это Левиафан усиляется за счет прорывных технологий, конечно, в то же время немного настораживает.

«К сожалению, испытание у многих людей будут, но хочется пожелать им сил»

— Хотели ли бы вы дополнить сказанное или послать месседж нашим читателям?

— Для меня, когда я до 2020 года читал мемуары или статьи, интервью тех, кто прошел через заключение, например известный «Еду в Магадан» Игоря Олиневича — я старался настроить себя на то, что к тебе будут относиться враждебно, не стоит ни на что рассчитывать и надеяться, но тем не менее это все под силу, можно справиться, ты можешь быть свободным и в заключении, обрести какой-то внутренний баланс, гармонию, всегда себя дисциплинировать разными способами и занимать себя с правильными намерениями и помыслами: использовать время для саморазвития, для помощи другим.

То есть не замыкаться на себе, не забывать, что эмпатия — это ключевое чувство, которое делает людей людьми, и что даже там можно проявлять солидарность и можно помогать другим людям, которые находятся в беде, и что ты там можешь сохранять внутреннюю свободу тем, что ты не все соблюдаешь или сохраняешь свободу в выборе, чем ты свое время занимаешь.

И поэтому хочется сказать, что, к сожалению, до сих пор, посмотрев последние новости, я вижу, что людей, которых задерживают, больше, чем тех, кого выпускают, и количество заключенных по политическим мотивам не уменьшается.

Но все это можно пройти. И скажем так, можно быть достойным этих страданий, если использовать слова Достоевского. Все это, конечно, тяжело, но есть положительные примеры очень сильных людей, например Сергей Тихановский упоминал на пресс-конференции Олиневича. У нас по делу признательных показаний практически никто не давал, все следствие большая часть молчала. И все это можно.

К сожалению, испытание у многих людей будут, но хочется пожелать им сил. И я надеюсь,что, конечно, и сам я не останусь в стороне от того, что происходит. Я не могу забыть и начать свою личную жизнь, потому что все еще там находятся и те, кто были со мной до 2020 года, и те, кого я там повстречал. И все это ужасно.

Да, очень повезло, что так неожиданно минус 10 лет срока, но это и определенная ответственность перед теми, кто там до сих пор находится.